admin | 10.04.2008

Новая газета: Для милиции это самоубийство

20 сентября 2007 года в Нахабине Красногорского района Московской области был обнаружен труп ребенка. Как выяснилось, смерть 12-летнего Димы Удебкина произошла в результате падения с большой высоты, точнее — с крыши десятиэтажного дома.

С момента трагедии до сегодняшнего дня прошло больше полугода, но следствие не сдвинулось с места. Мало того, за период с 20 сентября по 6 декабря 2007 года местный Следственный отдел при прокуратуре Красногорского района трижды отказывал родителям погибшего мальчика в возбуждении уголовного дела.

Хотя уголовное дело все же возбуждено, следствие теперь только раздражает родителей бывших одноклассников: «Сколько же можно тягать наших детей!»

И в самом деле: они же все уже сказали. А что они сказали? И кому?

Ученик седьмого класса рассказал местному инспектору по делам несовершеннолетних Галине Степановой о том, что у его одноклассника Димы и прежде были попытки прыгнуть с крыши. Показания были даны в присутствии мамы, есть ее подпись. Другие дети сообщили еще два факта: у погибшего были шрамы на руках, и слушал он «самоубийственную» музыку! Ну, казалось бы, чего ж еще, абсолютно стройная вырисовывается версия — мальчик решил уйти из жизни сам. Правдоподобность этой версии усиливается еще и тем, что любой специалист подтвердит: прыжок с высоты как способ самоубийства стоит на первом месте в подростковых суицидах.

И все-таки в рапорте своему руководству «детский милиционер» Галина Степанова написала, что погибший Дима Удебкин «выпал с крыши».

Ребенок не снег и «выпасть» не может, тем более в этом случае: крыша огорожена защитным бордюром высотой около 70 и шириной примерно 50 сантиметров. Оговорка? Но что в ней слышится: несчастный случай? Или все-таки суицид? Да все что угодно, только не то, что подростка столкнули с крыши.

Однако адвокат семьи Удебкиных Александр Баракин, член Московской коллегии адвокатов «Сословие», убежден в том, что дело имеет все основания быть квалифицировано как убийство. Почему? Дети, которых опрашивала Галина Степанова, не говорили того, что им приписывают? Говорили… Но вот как это было.

Из показаний того же самого ученика седьмого класса:

«В день похорон я разговаривал с Володей*, и тот мне признался, что действительно ходил вместе с Димой на крышу десятиэтажного дома 9-а по ул. Памфилова. На крыше этого дома их ждал Николай. Возможно, он был не один, но Володя мне ни о ком больше не говорил, так как боится… На крыше Николай стал драться с Димой. Володя испугался и не вмешался. В ходе драки Николай толкнул Диму, и тот упал вниз. Володя испугался и убежал. Больше он мне ничего не рассказывал».

Показания даны 19 октября 2007 года, а еще через три месяца, 20 января 2008-го, мальчик дает дополнительные показания: «На следующий день после смерти Димы, когда я шел из школы, меня встретили Женя и Саша из 9-б класса нашей школы. Меня в тот день должны были опрашивать в милиции об известных мне обстоятельствах смерти Димы. Они зажали меня в углу гаражей, расположенных возле поликлиники, и сказали мне, что если я не отведу от них и Николая все подозрения, мне «мало не покажется».

Я испугался, и в тот же день, то есть 21 сентября 2007 г., рассказал сотруднице милиции придуманную историю о том, что Дима Удебкин когда-то пытался спрыгнуть с крыши. Показания я дал в присутствии мамы, которая не знала, что история о давнем прыжке Димы с крыши — ложь…».

И дальше: Николай «раз десять отбирал у меня деньги», подходил, чтобы взять все, что «находил в карманах», «при мне забирал деньги у Юры, Алексея и Паши».

Для полноты картины добавлю строчку из показаний еще одного одноклассника погибшего: «Николай неоднократно отнимал деньги и у меня, угрожая избить». Кто такой Николай? Почему следствие не задалось прежде всего этим вопросом, почему он выпал из их протоколов так же, как «выпал» с крыши Дима? Потому что «шрамы на руках» объяснялись как попытки мальчика покончить с собой? Между тем профессиональный судмедэксперт, который осматривал тело Димы, вряд ли случайно об этих «уликах» не посчитал нужным даже упомянуть. Приятельница Димы 12-летняя Настя показала такого же типа царапины — от своей кошки.

Следующий довод следствия — эстетический: Дима слушал группы «Токио Хотэл» и «Мерлин Менсон», и эта музыка, мол, ввела его в суицидальные мысли.

«Я тоже слушаю «Токио Хотэл», — написала в своих показаниях та же Настя.

Добавлю от себя: эту музыку слушают многие дети. Но дело даже не в этом. Зачем, чтобы покончить с собой, руководясь, предположим, музыкальными пристрастиями, Диме надо было забираться на крышу многоэтажки вместе с вымогателем денег? Самоубийство «на людях» в присутствии врага? Кто этот враг?

Сейчас дети боятся 13-летнего Николая, может быть, даже и больше, чем прежде. Всегда боялись, потому что за ним 17-летний брат, который «круто разбирается». То, что случилось с Димой, подавило возможность любого ропота, и Николай, ученик психоневрологической школы-интерната, «трясет» карманы младших школьников еще наглее. Директор школы-интерната и руководитель класса, где учится Николай, рассказали родителям Димы, ведущим собственное расследование, что воспитатели «плачут» от этого школьника, абсолютно с ним не справляются, обращались в милицию, но — никакого результата. Короткая выдержка из письменной характеристики:

«…Физически развит хорошо. Любит конфликтные ситуации и создает их. Исподтишка обижает, особенно девочек и тех, кто слабее его. Спокойно не может пройти мимо детей, подставляет подножки, чтобы дети падали, бьет детей сзади. Мать Николая по вызову в школу приезжает, но положительного влияния на сына оказать не может, так как оправдывает его проступки»…

Следователю, ведущему дело Димы Удебкина, мать Николая написала заявление: «Никаких сведений мой ребенок не имеет, учится в коррекционном интернате, у него слабое здоровье, состоит на учете у психоневролога. Поэтому давать объяснения органам следствия он не будет, и я никаких объяснений давать не буду». Следователь заявление принял. Николая не допрашивали.

Дима Удебкин был единственным ребенком в семье, у него была своя комната в квартире — радостное жилье с черепахой, канарейкой, хомячками, собачкой и кошкой.

— Он хотел стать ветврачом и спрашивал: «Ты меня, когда мне исполнится 16 лет, будешь отпускать в ветлечебницу? Я буду подрабатывать там и одновременно учиться», — рассказывает мама Димы Зоя Васильевна.

Отец Димы Виктор Вениаминович добавляет:

— У сына был характер веселый, открытый, общительный, жизнерадостный и легкий. Дима сам говорил о себе, что он «неконфликтный». Сдачи, если кто-то ему угрожал, он дать мог, тем более что занимался карате и имел синий пояс, но это — другой вопрос…

Другой вопрос? Это скорее ответ: Дима — «семиклашка» для «крутейших» старших — категорически отказывался выплачивать дань «дедам». Он всем своим видом показывал, что трусить не собирается. Тогда его вызвали «потолковать» на крышу. Он оставил карманные деньги Насте, той самой девочке, которую так же, как его, царапал кот и которая любила ту же музыку, что и он. Было около 14 часов дня.

— Через час он должен был встретиться с другой девочкой, Катей, они собирались вместе выгуливать таксу нашу, Жорика. В школе он об этом с ней договорился, она сама пришла и рассказала мне, — говорит Зоя Васильевна. — Может быть, мы его воспитали не для этой действительности…

— Нет! — не соглашается с ней отец Димы. — Мы воспитали его человеком, который защищает слабых и не позволяет сильным над собой издеваться. И Дима был сильным! Это правильно! По-мужски.

Правильно? Но что сын доказал своей смертью? Мог бы жить, платя дань тем, кто… Жить? Страна не справилась с дедовщиной в армии. Ей и детскую, школьно-дворовую дедовщину не победить?

Есть гипотеза: следствие по-прежнему пытается «уложить» происшедшее в рамки самоубийства, потому что, как сказали в милиции адвокату, «у дела нет судебной перспективы». Тут может и не быть приговора, так как возможный убийца — малолетний (не достиг 14-летнего возраста), да еще и состоящий на учете в психоневрологическом диспансере, — чинов и погон не приобретешь. И наоборот — получишь от начальства головомойку за то, что сотрудники детской комнаты милиции не работают с подростками и последние дошли до «мокрого дела». А значит, поддерживать эту версию трагедии удобнее и легче.

Сотрудники милиции по Красногорскому району Московской области, которые должны были в рамках своих обязанностей установить обстоятельства трагедии, после того как версия суицида поставлена под сомнение и возбуждено уголовное дело по признакам убийства, продолжают опрашивать детей. Но фокус в том, что вопросы задавать можно по-разному. Можно, например, допрашивать с целью проверки всех версий произошедшего: и убийства, и суицида, а можно допрашивать только о единственно возможной, с точки зрения следствия, версии. А еще можно допрашивать так, что у опрашиваемых (и их родителей) разовьется, по меньшей мере, раздражение по отношению к Удебкиным. Раздражение, переходящее в отчуждение и неприязнь, так как «из-за них дергают нас и наших детей».

Не столько установление истины, сколько создание «общественного мнения» против родителей погибшего Димы сейчас и происходит. Что же их в самом деле «не удовлетворяет» в «версии» самоубийства, этих Удебкиных? Чего они добиваются?

Удебкины говорят: «Мы хотим правды… Следователи так долго тянули, что в итоге накалили ситуацию, люди раздражены. Мы хотим, чтобы за дело взялся независимый московский следователь».

Почему они больше не верят своим?

Потому, что в версии суицида раскручивается новый аспект: семья якобы неблагополучная, Дима нахватал двоек и боялся гнева родителей. Но есть же копия школьного журнала. У Димы не было ни одной двойки. Говорить о неблагополучности семьи не берутся даже самые уставшие от «тягания детей» в следственные органы — слишком уж белыми нитками…

За что-то же следствие ухватилось, чтобы доказывать такое? Ухватилось:

— Какой у вас брак по счету? — задал следователь свой главный вопрос маме погибшего мальчика…

Отец Димы недавно прошептал адвокату: «Силы кончаются.  Неужели сейчас добиться справедливости можно только как «ворошиловский стрелок»?».

Адвокат ответил: «Потерпите!».

* Здесь и далее имена несовершеннолетних участников этой истории по этическим причинам изменены

Игорь Шевченко,
журналист —
для «Новой»

10.04.2008